Ветер бросает в окно снег, и он постукивает по стеклу, как коготки маленькой шустрой птицы. Декабрь выдался ветреный и холодный. Стены панельного дома промерзают насквозь. Поэтому в маленькой, словно вырванной из восьмидесятых, кухоньке тихонько горит конфорка, наполняя помещение удушливым запахом газа. Часы показывают половину третьего ночи. На столе стоит войско. Воины ростом в десять сантиметров замахиваются мечами, точат и чистят оружие, ведут под уздцы гнедых, вороных, белоснежных коней. Несутся колесницы, брызжут слюной злые псы. Между участниками сражения лежат кисти и тюбики с краской, дневного света лампа заменяет солнце. За столом сидит женщина. Голова её низко склонена, в руках – ещё один воин.
Он уже покрылся бронзовым загаром, алеет короткая туника, хищно блестит шлем. Женщина делает последнее движение кистью, вторая сандалия гладиатора блестит теперь, покрытая лёгким слоем лака, так же, как первая. Воин становится в ряд с несколькими своими близнецами, и, наконец, можно погасить лампу, от которой краснеют и слезятся глаза, собрать краски и кисти и лечь спать до семи утра. Она знает, что не сможет заснуть. Впереди ещё одна ночь с бедой.
Она никогда не верила в приметы, в високосный год в том числе. Оказалось, зря. До сих пор она не могла привыкнуть к этой квартире, к этим дням, не тянущимся, а бегущим, спешащим один за другим. Ей казалось, что в этих днях не может быть места ни размышлениям, ни жалости к себе, ни горю. Ошиблась. Горе жило внутри, словно вирус, который только и ждёт, чтобы ослаб иммунитет, ждёт, чтобы распространить прожорливые метастазы по всему мозгу. Надо было радоваться. Так говорили все. Так говорила мама, так говорили подруги. Так думала она сама, когда смотрела на детей, и убеждала себя, что так лучше.
Но это не всегда срабатывалоПамять – подлая штука. Она не соглашается с разумом, которому совершенно ясно, что нужно вспоминать. Она не слушает сердце, которому причиняет боль. Она зло колет лучшими воспоминаниями, когда они не нужны, и вытаскивает самую грязь со дна души, когда следует всё это забытьИ сейчас женщина боролась со своей памятью, пыталась подчинить её себе, противопоставляла ей доводы разума, насильно тащила на поверхность самые грязные, тяжёлые, невыносимые воспоминания. Но они блекли, и их заменяли яркие, светлые, радостные. Такие пронзительно нежные.
Ира покосилась на телефон. В первые дни после случившегося она сделала всё, чтобы не оставить воспоминаний. Телефонная книжка стала меньше на три номера: «Дом», «Любимый», «Любимый работа». Она не употребляла больше тех слов, которые означали что-то в их совместной жизни.«Всё» - это слово надолго стало для неё заклинанием. Она твердила его каждый раз, как только закрадывалась предательская мыль, что, возможно… Как-нибудь… Она ненавидела себя за это, снова поднимала в душе те самые, страшные воспоминания, призывала на помощь разум. Не помогалоОна погасила свет и вошла в комнату.
Поправила на детях одеяльца, легла и лежала ещё с час, глядя в темнотуНачиналось всё так, как обычно начинается каждый роман. Были романтические ужины, были долгие прогулки, были поцелуи при прощании. Была радость встреч и первые счастливые дни совместной жизни. Безоблачность семейного счастья. Потом наступила первая беременность. Декрет и полная финансовая зависимость. Тогда она впервые поняла, что этот человек – не совсем такой, каким она его представляла.
Первые упрёки. Первые развлечения без неё. Потом ругань и такие слова, которые невозможно было вспоминать спокойно. Она уходила. Он умолял простить, и она прощала. Прощала грубость, оскорбления, обиды. Он говорил, что надо постараться, и старался ровно два дня. Но была надежда – что всё как-то образуется, что он поймёт, что такое настоящая семья… Надежды со временем становилось всё меньше. Вторая случайная беременность и невозможность сделать аборт.
Родился мальчик. Со временем становилось всё хуже. А потом случилось то, что добило надежду, оставив от неё одни острые колющие осколки. В тот день, когда он её ударил её и сломал ей нос, она поняла, что все пять лет были ошибкой.
И надежды были ошибкой. Только к тому моменту прошло уже пять лет и родилось двое детей. И вот – маленький посёлок. Маленькая квартира. И работа на дому – муторная и тяжёлая, очень плохо оплачиваемая. Годовалый Антошка и трёхлетняя Сашка. Звонки от него. Эти звонки были самым тяжёлым испытанием, даже хуже воспоминаний.
Они казались чем-то настоящим, а не прикрытым прозрачным покровом времени. Голос у него не изменился, и слово «привет» он произносил всё с той же доброжелательной интонацией. Предстоящий Новый Год нагнал депрессию. Надо было выбираться, но не получалось. Первый за несколько последних лет Новый Год без него.
Утром, проводив старшую в садик и договорившись с соседкой, чтобы та посидела с младшим, она ещё раз перепроверила свою работу. Всё, вроде бы, было в порядке, только отклеился один меч. Она исправила неполадку, завернула фигурки в мягкую бумагу, уложила в коробку и, сдав соседке малыша, пошла на автобусную остановку.
