Ненависть… Как она прекрасна… Как красива… Я абстрагируюсь от своей веры, от самоощущения реальности, от самого здравого смысла и начинаю упиваться ею… Чужая ненависть и рафинированно-прекрасная яростьВ первый раз я столкнулся с ненавистью еще в школе, в классе третьем. Одноклассник ударил меня в лицо. Я запомнил.
Я лелеял в себе эту ненависть, я поливал ее росою своих грез, в которых я убивал одноклассника, мучил его, упивался его страданием и болью… Я жег его каленым железом, я выкалывал ему глаза, я отрезал ему ушиА потом его сбила машина. Просто-напросто сбила машина на перекрестке. Не насмерть, но его вдруг стало жалко. И удовлетворения не было.
Я понял вдруг, что ненавистью упиваешься только тогда, когда объект ненависти недосягаем, когда ты не можешь сделать ему ничего, но очень хочешь сделать. И удовлетворение ненависти и чувства мести не может сравниться с мечтами об исполнении страстного желания отомстить. Родить боль, похоронить чувство его собственного достоинства, втоптать в грязь и раздавить его мечтыБыло еще что-то, но запомнилось лишь то, что заставило испытать это страстное, ни с чем не сравнимое чувство. Меня заставили отдать вещь, мне не принадлежавшую. Вынести из квартиры.
Я не мог себя защитить, я был один в поле, и не у кого было просить помощи, и никто не отозвался бы на мои мольбы об этой помощи. Их было пятеро. Старше, увереннее в себе, наглее. И я проиграл тогда… А потом я жил мечтой о том, как отомщу. Этот невидимый моторчик заставлял меня карабкаться по лестнице, ведущей к отмщению. Я знакомился с людьми, я вливался в их круг, я натянул на лицо маску отчаянного сорвиголовы, каковым на самом деле не являлся. Я работал над собой, а окружение работало надо мной. Я стал волчарой.
И я искал тех людей. И я их нашел спустя восемь лет. Я ходил, улыбаясь. Я предвкушал их боль и испытывал наслаждение практически на физическом уровне. Я тщательно готовился, продумывал диалоги и писал в мозгу сценарий. И вот мы встретились лицом к лицу. Сначала – с одним. Когда меня от него оттащили, я был весь в крови, как мясник на бойне, я не замечал сбитых в кровь костяшек, я не чувствовал усталости после получасового избиения. Он лежал на грязном полу парадного и хрипел. Подергивал ногами.
Пузырился его рот, лицо являло из себя какую-то порванную маску. Я испытал прилив такой радости, какую, должно быть, испытывали древние люди, забив мамонта. А потом – ничего. Я сделал то, к чему шел восемь лет, и удовлетворение оглушило меня своею несуразностью, нелепостью спокойствия. С остальными все было сделано не так самозабвенно и не так страшно. Отбитые внутренности уже не радовали глаз своими синюшными проявлениями. Все было как-то обыденно и грустно-бессмысленноКак-то раз сидели в квартире. Накуренные до чертиков, изнывающие от прущей через край энергии.
Один предложил позвонить Паше. Паша – отщепенец, дворовой изгой. Неформал.- Паша! Привет, как жизнь? Заходи, курнем! Мы зажимали рты ладонями, чтобы не расхохотаться, мы бегали по квартире, застывая в нелепых позах. Мы извивались в ожидании представления.
Паша клюнул. И пришел. Он обрадовался, что «пацаны» его пригласили… Его связали ремнями. Кто-то тупо сидел на кухне и орал, срываясь на фальцет:- Пороть! Пороть!!! Пороть!!!!Бил ремнем по столу.
Безумие ненависти к этому «лоху» захлестнуло нас. Ненависти. Радостной, чистой, кристально–безудержно–чистой ненависти. Ярости к этому Паше. Его «пороли» ремнями. Каждый раз, когда он начинал орать благим матом, нас накрывала волна счастья.- Брить!
Брить!!! Брить!!!! – орал тот, что предложил «пороть».Принесли электробритву. Паша был весьма заросшим парнишкой. Стал – лысым, как колено, на одну сторону. Мы ржали до колик в животе, до резей. Валялись на полу, умирая от смеха.
А потом резко пришел ступор. Стало невесело. Стало тупо как-то. Я думаю, если бы была возможность приклеить Паше волосы на место, мы сделали бы это. Он не верил своим глазам. Он был готов ко всему.
Мы могли и убить его. Во всяком случае, он вполне мог ожидать этого от нас. Он встал, матерясь. Мы одели его, хлопали по плечу, успокаивали.- Ты же не обижаешься?- Паша, не дуйсяТогда я понял, что ненависть групповая намного сильнее, намного безумнее и безудержнее ненависти индивидуальной. Но проходит она так же быстро.
И религиозные фанатики, растаптывая тысячной толпой в грязь свою жертву, потом как бы просыпаются. И расходятся по домам, сами того не понимая, как это они убили человекаБыли еще люди, чьим судьбам было суждено узнать кипение черной смолы моей ненависти. Кто-то когда-то хотел снять кроссовки. Через несколько лет – получи!
Насквозь простреленные руки тянутся с мольбой о пощаде, разбитые губы умоляют о чем-то. И ты понимаешь вдруг, что насытился. И пинаешь напоследок, и уходишь, подарив жизньА потом я испытал на себе настоящий прилив чужой ненависти. Били меня толпой, в темноте. Прутьями.
Я орал, прикрывая голову, исступленно:- Убей или я тебя найду!!!Не убили. Не нашел. Лелеял эту мечту – найти. И не нашел.
И чувствовал радость скрытую оттого, что не могу найти. Думал – еще чуть-чуть
